Онлайн кино 25-й час

«Я хотел бы как девушка из «Людей Х» — проходить сквозь стены, а иначе только пуля в лоб» — эту фразу Монти произносит ещё до того, как его накрыли. Такое мог сказать только мужчина в возрастном промежутке между 25-30-тью годами. Когнитивная коррозия началась раньше, угроза заключения здесь — лишь резко отрезвляющий толчок к важному решению. Тюрьма. Заточение. Дикий аппарат подавления. Жестокая мера запугивания. Способ бесплатной добычи рабов. Тупое, критически уплотнённое мужское общежитие, живущее по стадным законам приматов (механика опускания). Совершенно оригинальный, как для американских фильмов взгляд на тюрьму, как на неумолимого ростовщика забирающего у тебя должок жизнью, некогда данной тебе под проценты государством. Ты не принёс дивиденды и вот изволь отдать 7 раз по 365! Нам даже не нужно показывать это так называемое — «исправительное» учреждение. Даже тем, кто не бывал там, ясно, что это такое. Обычно Голливуд ведает нам байки о тюрьме либо в комедийной, либо в супергеройской форме, а здесь, герой Нортона, ни разу не бывший там очень убедительно изображает экзистенциальную трагедию и ужас ожидания, «страх и трепет» последних часов пребывания на свободе. Ничего смешного, ничего геройского. И такая подача образа тюрьмы влияет на сознание сильнее, чем показательный натурализм «истории Х». Только подумать — ведь это 7 лет жизни! Это гибель целой эпохи! Огромный кусок энергичной молодости, сбитый в навозный окатыш изрядной потёртости. Вот, чем, в частности интересен фильм, тем, что поднимает эту проблему, даёт нам понять и даже почувствовать это через сопереживание Монти. Почти кафкианский tremendum, если бы не косметическая красота голливудской подачи. Как-то не хотелось говорить об этой лиричной, спокойной, проникновенной картине ничего прозаичного, но очень уж велика потребность. Американцы способны на самокритику, но, как правило, боятся признать это. Вот и у этого фильма был хороший козырь в начале, но его классическим образом побил до боли знакомый джокер в конце. Ведь что мы получили в итоге? Историю об обычном ньюйоркце, который выбрал неправильный путь и докатился по наклонной прямо к подножию тюрьмы. Иначе фарисейскую притчу о том, как не следует поступать в этой жизни. Сократическое, но теперь одобренное цензурой осмысление криминальной жизни. Если связать 25-й час с историей Х, то мы получим популярный в Америке нравоучительный журнал о бывших уголовниках для юношества. Начали за здравие, а кончили за упокой: Спецэффектная, отчасти попахивающая «расизмом» исповедь зеркалу была постепенно смягчена общим мизантропством и неудовлетворённостью своей жизнью. Лихо начатая тирада, в стиле героев «Таксиста» и «С меня хватит» постепенно перекрылась антитеррористическим официозом (нейрообразы Усамы и 11 сентября) и политкорректной редукцией упёршей героя в самого себя. Произнося — «нет, это я пошёл к чёрту», он как бы взмахивает мечём, и резко опуская его, отсекает огромную тушу окружающего мира от своей личности. И теперь всё предстаёт так, будто это ты, и только ТЫ виноват во всём и перед всеми. Ты виноват, но не власть, которая закрывает глаза на вонючих индусов, или мексиканцев нелегалов, ты виноват в том, что негры не работают, но не власть, которая прикармливает их социалом, ты виноват в том, что косоглазые за 10 лет не выучили языка, а не власть, которая разрешает многоязычие в школах. Ты виноват в торговле наркотой, но не власть, которая позволяет существовать наркоборонам и без содействия которой наркотики не пересекали бы границ с такой лёгкостью и в таких количествах. Вот, как укоренилась, вбиваемая на протяжении полутора тысяч лет западно-христианская догма о том, что ты изначально греховен, а, следовательно — виновен. Развернувшаяся на этой основе индивидуалистичная этика (cogito ergo sum), рефлексия, психология, психоанализ — все эти псевдонауки, призванные исцелить душу. Интериоризация идеологических принципов, иначе, принятие их без принуждения, как свои личные моральные императивы — то, что всегда на руку Левиафану. Всё это в комплексе заставило Монти продемонстрировать нам полную капитуляцию перед обществом, которое он посылал к чёрту. Признав виновным во всём себя, он скис и превратился в того побитого пса, которого нам показали в самом начале для того, чтобы мы дальше всегда узнавали в нём Монти (даже имя похоже на собачью кличку), способного «ещё кусаться». Однако, если смотря в зеркало на негров, педиков и пуэрториканцев, он их ещё кусал, то в конце, итак смазанная, скраденная и отредактированная филиппика мегаполису была полностью снята моральной риторикой отца. Эта идеологическая наивная уверенность в том, что можно всегда отправиться на Запад и начать строить Америку заново. Что всегда можно исправить свою жизнь через ритуал банального бегства — эта та уверенность, которую даёт американцам пустыня, бескрайняя территория, превосходство дали, горизонта, их тысячи и тысячи милей, их всё ещё «дикий» Запад. Отец превращается, чуть ли не в Авраама (Линкольна), ведущего и наставляющего избранного («ты особенный», «Нью-Йорк у тебя в крови») сына, через «чистилище» пустыни в «землю обетованную» («там можно найти бога»). Священный Touchdown! Ядерная смесь мормонства и пуританства — моралин необходимый гибнущей империи, но раздражающий зрителя империи погибшей. Меня. Отныне подавай мне чистое, неразбавленное искусство. Хех, но тогда ведь не о чем будет говорить… Нас всегда хотят убедить в том, что задница — это голова, чтоб не путаться, просто переворачивай всё наоборот. Тогда выйдет так, что самообвинение будет малодушием, самой простой сдачей, самым лёгким решением. Тогда как самым трудным — признание виновности толстого чёрного копа, лицемерно предлагающего тебе сдать наркоторговца покрупнее. Существование чёрного представителя силовых властей феноменально зависит от твоего существования — это обязательный принцип стабильности посланного тобой мира. Признав это, ты не ломал бы личную трагикомедию, а со спокойной совестью бежал, бежал от этого мира, а не от себя. Это было бы активное бегство, в котором ты был бы согласен с собой и не согласен с устройством породившей тебя среды. Сила в радикальной части исповеди зеркалу, а не в менонитской буколике «нового света». Надо было послать к чёрту и этот политический идеализм, ибо новая территория неизбежно обрастёт Нью-Нью-Йрком. И маленький ирландский паб будет центром и началом нового Вавилона. Начать всё сначала — это не перестройка личности, это похороны смердящей половины твоей жизни, плавно перетекающие в праздник убогого повторения пройденной дороги. Нет, не начинать заново, а пытаться идти дальше.