Фильм онлайн Пелагия и белый бульдог (сериал) Пелагия и белый бульдог (сериал) без регистрации

Стилизация  это, пожалуй, единственный по нашим временам развлекательный жанр, на котором «ветошь капризной легкости» не истлела от долгой носки, напротив  преисполнилась винтажные шиком. Актуальнейший ныне вопрос «где слог найду, чтоб описать прогулку, Шабли во льду, поджаренную булку и вишен спелых сладостный агат?» для стилизатора заведомо не стоит: слог ему по чину полагается заимствовать. Чем синтетичнее искусство, тем многообразнее стилизаторские возможности художника, и тем, соответственно, многомернее, прихотливее, интереснее потенциальный результат наложения заимствований. В этом смысле добросовестные экранизации Акунина всегда предпочтительнее книжных оригиналов: как-никак для лепки пастишей умный режиссер имеет в распоряжении не только литературную, но и всю изобразительную (и не в последнюю очередь собственно кинематографическую) классику. В «Пелагии» Юрий Мороз играл наверняка, приняв за визуально-композиционные образцы те, что первыми приходили на ум и кидались в очи,  оттого и фильммейкерские цитаты-парафразы из его работы вылавливаются куда проще текстуальных акунинских. Однако в искусстве их оспаривания, высмеивания, выворачивания наизнанку режиссер ни в чем не уступает писателю. Подглядывание за персонажами в подзорную трубу, мальчик в картузике у патефона, лакей с пробором вдоль затылка, вылавливающий в пруду плетеный стул, семейственные посиделки у самовара, на террасе с облупленными перильцами  все эти милые подробности усадебного быта настойчиво отсылают к «Неоконченной пьесе для механического пианино»  слишком настойчиво, чтобы обошлось без подвоха. И верно: михалковское ностальгирующее барство оборачивается у Мороза химерой, духом мелочей, прелестных и воздушных  ему, скорее, поэтически сладко, «что тот мир исчез, а с ним его очарованье». Подмешав изрядную долю непредусмотренного, по-советски прочитанного Чехова в акунинскую круто замешанную достоевщину, Мороз сумел таки посетить ветхий дворянский кров, взглянув с высокого балкона  с иронией, без набившего оскомину пиитета. В образе губернаторши в фильм бочком пролез и гайдаевский Гоголь: ее туалеты и будуары практически копируют параферналии городничихи Сквозник-Дмухановской, украшавшие «Инкогнито из Петербурга»,  с той лишь оговоркой, что Дарья Мороз не рвется из них агрессивно знойными мордюковскими телесами, а сливается с розовой кисеей, становясь похожей на сливочный торт,  и сливочно же тает под огненными взорами столичного чиновника. Мороз-режиссер и в мыслях не имеет выпороть зрителя гневными сатирами. Его удел  милый вздор комедии звенящей иль Мариво капризное перо. Наконец, Александр Феклистов напрямую взят Морозом из экранизации лесковского романа «На ножах». Превратившийся из отца Евангела во владыку Митрофания, утративший сентиментальность, чувствительность, благостность сельского батюшки, Феклистов стал у Морозова куда более функциональным и удобно-бесстрастным  зрителя не растрогает, но и веселой легкости бездумного житья не отяготит Не в последнюю очередь благодаря этой игре отсылок-отражений  во многом чисто внешних, собственно содержания напрямую не касающихся  фильм у Мороза и содержательно вышел честнее (да и художественно убедительнее) исходного литературного материала. Акунин, свободно объединив в «Бульдоге» два романа Достоевского, не только подранил тем самым детективную его интригу (ведь убийца почти с самого начала легко вычисляется из чисто стилистической логики), но и пошел на откровенный социально-политический подлог (допустимый «по понятиям» постмодернизма, но царапающий традиционное восприятие): там, где у классика бесчинствуют, с веселой безответственностью раскачивают лодку либеральные (то есть по русскому определению оппозиционные) смутьяны, у стилизатора разброд и шатание во имя приведения в повиновение организует петербургский синодальный чиновник по особым поручениям (то есть как бы архетипичный охранитель властной вертикали). Мороз вступил с Акуниным в оригинальную полемику, именно что доведя этот надуманный конфликт до абсурда, отказавшись скрывать Бубенцова под навязанными демоническими личинами Ставрогина, Верховенского или Ивана Карамазова, вместо этого придав ему явно узнаваемые черты конкретной политической фигуры (вот так  смело и откровенно, с чеченским цепным псом у сапога: «Володя, я им тебя не выдам!»). И преуспел: ведь в зыбком мире стилизации ничто так не расколдовывает, не подрывает доверие, как чрезмерно услужливые, утрированно очевидные параллели с современностью.