Смотреть Процесс The Trial 1992 бесплатно без регистрации

Из покон веков Закон был олицетворением правил, запретов и свобод. Из покон веков он символизировал правду, совесть и догму. Был тем рукотворным памятником, созданным для человека и во имя человека, который своим величественным перстом увещевал всех инакомыслящих и неверных, борясь за чистоту ради спасении души человека, по средствам загона его (человека) в рамки морали и подчинения, создавая идею общности и доверетельности, как столпа нерушимости, и беспрекословного следования во Имя. Но как глупа, фальшива и притворна стала эта богиня слова, когда её выдворили за рамки юридического постулата, и облекли в способ подчинить волю, ради новых политических устремлений, свершений, да и просто в угоду власть имущего класса. На страницах при жизни непризнанного гения эта Власть обрела яркую антисоциальную сатиру, в попытках поиска среди этих заросших дебрей светлой и неприложной Истины. В зачатке рождения которой, умерла также нелепо и трагично, как и герой этого произведения. Противопоставление одного всему остальному. Ах, как это горько, признавать себя изгоем, смеяться сквозь слезы, бояться всего и при этом создавать миры, где ты один творец всему. Все это комплементарно в теории, то есть имеет разные, подчас противоречащие себе точки зрения. Одно правильно  потому, что уже устоялось, как общепринятое выражение, другое  потому, что имеет шанс быть выраженным средствами языка, но еще недостаточно твердо, в силу своей неизвестности. Так и книга, где герой вырос среди общего и давно искомого мира, выступает палачом себе же, потому что пошел против. А Закон  это главный аргумент его противоречия. Парадоксальная ситуация: человек всегда следовавший букве закона, всегда бывший в его подчинении, своеобразным винтиком, малозначительной, но неотъемлемой деталью, вдруг становится в своих глазах чем-то большим, чем частью остального, он выделяет себя, тем самым создавая новую структурную единицу, в противовес настоящему, наконец выбирается из раковины, сковывающей его действительный, неподложный, реальный мир  субъективное суждение! о ходе всего, что потеряло свою цену, в тот момент, как он стал им ненужен.  Обвиненным в деяние, которое даже неподдается не то, что охарактеризовыванию, но и не имеет вразумительного названия. Этаким определЕнным методом придания формы неизвестному объекту. Он, наконец, обретает свободу от всего, что так тяготило его, но что до этой поры не имело существенного значения. Сила авторского пера безгранична в своем противопоставлении  надежный крен всепоглащающего оптимизма, быть аскетом, радоваться мелочам и при это чувствовать внутреннею силу сжигающую сердце и душу, в попытках познания Правила!, в беспрекословном следовании ему, и так не найдя логики в свершившемся, обреченно, почти по-скотски, идти навстречу к освобождению от рабовладельческого гнета  невынужденной, но все же неизбежной гибели. Роман тем более органичен и слитен, не только с эпохой в действительности происходящего, но и недвусмысленнен в переложении на судьбу его автора. Что придает ему черты сбалансированности и абсурдности реализма, как формы отождествления с происходящим вокруг. Закон всему голова! Но, пожалуй, никогда он не был таким бессмысленным и жестоким, в своем стремлении выбирать жертв, как предстает нам в романе Франца Кафки, столь жалким, надменным, беспощадным, равнодушным и непонятным. В этом фильме почти с мельчайшей точностью было перенесено все то, что выражает основную суть прозаичности в романе. Разве что, некий подтекст разговора с читателем был тем незначительным упущением, который несколько отвлекает от полного принятия кинематографического опыта изображения, от действительной словесной игры, так ярко и блистально представленной в романе автора. Единственный действительный отрывок,- Души предсмертной, человеская плоть, Избрала мучеником! среди всего многообразия давлеющего мира То существо, которое не в силах побороть его. То, что осталось за кадром, преподнесено вечному. То, что смогли увидеть вашеИ словно послесловием невидимо и тихо, Шагами удаляющихся лап, звучит приказом вкрадчивого крика: Закон лишь Я а все другие часть моя! «Рукописи не горят!» Спасибо тебе господин К. Надо отдать должное сценаристу Гарольду Пинтеру, несмотря на довольно внушительный хронометраж фильм смотрится на одном дыхании, в каждой сцене схвачена основная черта, нет затянутости, какая присутствует, например, в интерпретации Орсона Уэллса, где главный герой в исполнении Энтони Перкинса, излишне суетлив и небрежен, словно перенимая повадки своих подручных-надзирателей, выхватывающий ужимки и мимические содрагания, не идущие на пользу в раскрытии образа Йозефа. И тем нагляднее и привлекательнее смотрится попытка англичан в способе отразить свой взгляд на природу поведения не только главного героя известного романа, но и той обстановки, какая должна служить окружением, своего рода дополнительным пластом, в характеристики той эпохи, в которой создавался этот роман. В версии же Орсона Уэллса, понятие «абсурд» было воспринято за чистую монету, излишне гиперболизировано  общество предстало некой машиноподобной скалой с рядами нагромождений из шумящих и ревущих агрегатов. Личное пространство напрочь было украдено, все стало настолько общедоступным, что просто диву даешься, как можно было так искаверкать саму идею, причем основную идею романа. Где все-таки на первый план должен быть выставлен герой, с его тревогами и сомнениями по поводу предстоящего Процесса, а не та угнетающая атмосфера безумного, чрезмерно враждебного Огромного мира. Это же не комиксы, ну как можно так издеваться над достоянием литературного слова. Перехлестывать через край, убивать весь шарм, всю обстановку миниатюрности, загадочности и трепета, перемещение теней вдоль стен в этих узеньких крохотных улочках. Так нахально и безцеременно расширенно голливудским «светилой», выпустившим пространство «погулять», как некой основой для наглядности противопоставления маленького человека и того бюрократического аппарата, который всюду распростер свои безжалостные, могучие ручища. Отменив ожидание с заменой на предвосхищение скорого конца. Английская педантичность и харизматичность сыграла свою роль, наглядно продемонстрировав каноны обращения с текстом, неподдавшись на видимую невооруженным взглядом абсурдность и гротескность произведения. В ситуации, когда малейший перегиб пойдет в ущерб центральной составляющей, если будет уделено внимание каждой детали, опустившись в авантюрность повествования. Здесь этого не произошло и это прекрасно!