Кино Иван Васильевич меняет профессию Иван Васильевич меняет профессию 1973 онлайн

Вам знакома ностальгия по советскому? Все чаще и чаще наталкиваюсь в программах, статьях, общении на мысли о том, как глубоко и человечно умели тогда жить, дружить, снимать, играть, петь, каким все было простым и ясным, народным. И народ тоже был! Может, и несвободный, зато счастливый и беспечный и, если верить фильмам или песням, единый. Интересно, что проще — идеализировать или ругать свое прошлое? Как проще жить? С кошмаром за спиной, о чем куча сериалов — всех этих нескончаемых сталинских страшилок, или с песней «Издалека долго течет река Волга…», под которую сердца бились в унисон, и никто не старел и не отчаивался, потому что «главное, ребята, сердцем не стареть» и «я люблю тебя, жизнь»? Понятно, что бред и то, и другое. Идеализация ничем не лучше очернения, прошлое просто надо знать и принимать, не впадая в крайности… Но КАК мы без них?! Тем более что и та, и другая у нас, как правило, от жажды совершенства (тупую конъюнктуру трогать не будем, ладно?). Когда решила написать отзыв о любимом всеми фильме Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию», почитала в сети мнение молодежи о нем. Через раз встречала вот что: советское время не может быть плохим, раз в нем было возможно такое кино — доброе, открытое, бодрое, живое. Хороший фильм из хорошего времени. Хороший вывод из хорошей картины… Но что за история легла в основу гениального фильма Гайдая, снятого в 1973? 1935 год. Многострадальный Булгаков, горящий, сжигаемый в этот момент своим главным романом, пишет простенькую (и в последствии не имевшую особого успеха в театре) пьесу «Иван Васильевич». За пять лет до просьбы, заказа, а лучше — приказа Сталина, отданного, как известно, А. Толстому и Эйзенштейну, он угадал, почувствовал, вывел на сцену актуального ретро-героя своей эпохи. Тенденциозные акценты: «историческая прогрессивность тирана русского средневековья», «реабилитация национального героя», «мудрейший из русских царей», на которых, по понятным причинам, настаивал Сталин, в пьесе Булгакова отсутствуют. Его Иван не сталинизирован, но он и не жесточайший тиран (как было принято смотреть на него до революции). Суров, да. Однако щедр, темпераментен, забавен, обаятелен и на фоне новых правителей (управдом — тоже власть, пусть и мелкого пошиба) справедлив. Да он просто сверхадекватен! Даже в «бесовских одеждах» 30-х годов. Еще один штрих к истории появления на свет «Ивана Васильевича». В год создания пьесы Булгаков пишет киносценарии «Мертвые души» и «Ревизор». Понимаете, он носит гоголевское внутри! Он, возможно, видит мир его глазами в это время. Смотрите: шутовство, переодевание, холоп по духу (хоть князь по происхождению — Бунша), превращенный в царя, профанное, метящее в сакральное, перевертыш прошлое-будущее… Весь этот булгаковский карнавал в пьесе буквально пронзен гоголевской мифологемой: глупость, случайность, непредсказуемость русской жизни, ее логическая недетерминированность. И непонятно, это мифологическая, вечно-русская или социальная ситуация; шутка или «дьяволиада». Лотман, размышляя о Гоголе, выделил основные его темы — темы лжи, «кажимости», реально существующего и мнимо существующего. Это есть и у Булгакова. В его советской реальности лгут все. Бунша лжет о том, что он не князь, а сын кучера, Милославский — что друг Шпака, Шпак о том, что «честным трудом…», жена Бунши — что моложе его на 20 лет, Кока (у Гайдая — Шурик) — что опыты его безопасны и т. д. Реальность Грозного на этом фоне выглядит как пусть и диковатая, но справедливая и честная. Смешное у Булгакова (как и у Гоголя) — это прежде всего страшное, аномальное, деформированное. Серьезное… Кто знает, может, в 30-е острить — это вообще единственная возможность давать серьез. Булгаков, который всегда взрывал своим смехом советскую рутину и обнажал предельно печальное состояние бытия, создавая «Ивана Васильевича», тоже не только шутил. В пьесе есть вполне очевидные намеки на всеобщее наушничество, доносительство, трусость, страх властей, милиции, культ бумажки и официального лица, отказы от проштрафившихся перед режимом родственников, страх свободомыслия (Бунша боится, что изобретатель на своем аппарате «от советской власти улетит» и что опыт его «антисоветский»). А Гайдай спустя почти 40 лет и шутит, и смеется, и улыбается, и бедокурит, и проказничает! Он никогда не был сторонником глубокомысленного идейного смеха, никогда не чурался невинных бессмысленных шуток и дурацких трюков, безбашенных гэгов, уморительных пустяков, клоунской нелепицы. Психоаналитики бы сказали, что такой юмор — свидетельство простого желания человека уйти от неприятной ему реальности. Что ж… Гайдай был не одинок в этом желании. Аудитория его «Ивана Васильевича…» (как и вообще его аудитория) была огромной, кто-то посчитал даже, что общая — в 1,5 раза больше, чем у Спилберга. Гайдай достает из булгаковского смеха (в общем-то, всегда жутковатого, искрометным его точно не назовешь) то, что нужно ему и спокойным, но умирающим от скуки 70-ым: оптимистическое, звонкое, озорное. Он сглаживает (если не стирает) удручающую атмосферу 30-х, и явно больше нацелен смешить, а не критиковать. И дело не в том, что так его кино могло убить сразу двух зайцев: и угодить властям, и стать массовым. Смех, честный смех — всегда свидетельство независимости художника, и у Гайдая он тоже бывает против, а не только за. Но этот смех добр! Даже когда нацелен на злое. Его акцент утверждающий, а не отрицающий. Все «злые типы» Гайдая обаятельны, утеплены и очень часто наивны и забавны, как шкодливые дети. Они не пугают! Так вот, это точно не заказ, это мировоззрение. Помните: «И тебя вылечат… И тебя…». Это же не Булгаков написал. Это Гайдай! В пьесе финал другой: «Милиция: «Ну-с, пожалуйте все в отделение»». Все же неслучайно Гоголь в те же семидесятые у Гайдая не получился («Инкогнито из Петербурга»). И неслучайно также, что все его попытки сделать жесткую сатиру в перестроечные времена обернулись обвинениями в «беззубости социальной критики». Ну, не его это градус смеха — осуждать и сердиться, негодовать и бить по голове. Гайдай — добрый эксцентрик, и есть в нем что-то чаплиновско-китоновское, и любил он очень эту эпоху в кино — 20-30-е гг.. Далекий от политики, далекий от нравоучительного пафоса, свободный, но не сердитый, душевный и простой. И еще. Фильмы Гайдая обильно украшены песнями. Но, по-моему, главная гайдаевская мелодия звучит именно в «Иване Васильевиче…». Это не просто песня — программа! Суть гайдаевского отношения к жизни, к смеху, к искусству, к зрителю. Оптимизм, вера в счастье, в человека. Любовь к жизни, которая прекрасна или будет такой несмотря ни на что: Тот, кто ждет, все снесет, Как бы жизнь ни била, Лишь бы все, это все Hе напрасно было!