Фильм онлайн Чужая Чужая бесплатно

Успешно воссоздав на федеральном канале гетто современной российской школы руками талантливого документалиста Валерии Гай Германики, телепродюсер Константин Эрнст в очередной раз вступил на зыбкую почву эксперимента по прощупыванию массового сознания, отчасти зомбированного голубым экраном, отчасти туго вплетенного в интернет-пространство. Тема, выбранная медиамагнатом  будни криминальной России начала 90-х, давно уже превратилась в самопародию, плотно удобрив жанровое кино благодатным перегноем. Картина дебютанта Антона Борматова «Чужая», до этого занимавшегося лишь сериальной продукцией, основана на романе Владимира Нестеренко. Эпатажный Адольфыч, а именно под таким псевдонимом писатель, знакомый с криминалом не понаслышке, понемногу выходит из глухого подполья и добровольной изоляции. Совсем недавно Нестеренко писал адекватные жаргонные русские диалоги к тюремному фильму Жака Одиара «Пророк». И если прошлогодний обладатель Гран-при каннского жюри скрупулезно, с антропологической дотошностью исследовал тему зарождения в четко разлинованной иерархии бандитского мира новой твари, способной сожрать старую разлагающуюся систему, начав с самого уязвимого места, то «Чужая» занимается больше археологическими изысканиями. Их впору называть эксгумацией давно умершего, если бы не условность, вызванная периодичностью берджессовских циклов, повторяющихся и сменяющих друг друга, как времена года. Бандитский Киев (на его роль можно было выбрать любой другой город новообразовавшейся России) начала 90-х. Бандит по кличке Рашпиль посылает в Чехию четверых бойцов, чтобы любой ценой достать девушку, более известную в криминальном мире, как Чужая. Борматов сразу настраивает свою картину на «оптимистический» лад, первым же кадром прямо указывая на то, что показного надрыва «Бумера» (собственно, «Чужая» и задумывалась Адольфычем, как противовес бусловской ленте) не будет и в помине. Четверо стоят спиной к камере, с шутками выбирая погребальный венок для братвы. И следом еще четверо бедолаг оказываются безжалостно расстрелянными в собственной машине. Никого не жалко, никого или «все мы там будем». Подхватывая бусловский лозунг, «Чужая» не включает оправдательных речей, мол, не мы такие, а жизнь такая. Тем более тут нет жалости к вступившим на тропу войны. Все дело в том, что Нестеренко еще в книге прописал постсоветскую Россию так, что основным населением развалин империи оказались бандиты и солдаты удачи. Бандюки Адольфыча все как на подбор упыри, отдающие свои жизни без сожаления и раздумий. Речи о том, чтобы соскочить с проклятого пути быть не может. Разваленный и лежащий в руинах совок, бурно заросший чертополохом, отчетливо просматривается за спинами обреченных кусков мяса, а впереди жадно молотят, расщепляя все на атомы, словно мифические Сцилла и Харибда, бандитские жернова. Собственно выхода здесь не просматривается  жизнь, как у мотыльков, сгорающих в пламени разгульной жизни казачков, хлебнувших досыта вольницы. Вся эта нестройная братия символизирует собой лихую Россию эпохи ваучеров, малиновых пиджаков и зарождения новой аристократии. Противостоит им в лице протагонистки «Чужой» Россия новая, временно спрятавшая калаши и ТТ в надежные схроны и облачившаяся в цивильные костюмы. И, по сути, это война неравная с заранее предсказанным финалом, не в пользу первых. Ласково прозванная Адольфычем сукой редчайшей, устрицей голимой, выедающей внутренности человека для зарождения нового потомства, девушка с холодным расчетом Миледи из «Трех мушкетеров», прокладывает себе из темных закоулков продажной любви и горнил постперестроечного ада путь к новой жизни. От перестрелок и торговли телом к чистым кабинетам и легализованным доходам. Противостоять этой силе невозможно потому, что советское сознание с идеей единства (один из бандитов, посланных за Чужой, Малыш до последнего держится в криминальном мире по правилам Афгана) по законам безжалостного времени уступает место единоличному выживанию  отпечатанному на подкорке жизненному девизу России нулевых: «Умри ты сегодня, а я завтра». Порожденная распутством, вседозволенностью и бескультурьем 90-х, роковая красотка, словно списанная из лучших американских нуаров и вышедшая из темноты советских 80-х, уничтожает прошлое, заменяя его новым циклом теперь уже замкнутого круга. Борматов, при помощи Нестеренко и Эрнста, приоткрывает, казалось бы, уже наглухо закрытую дверь, бессознательно воспроизводя реквием лихим российским девяностым и рифмуя картину с безжалостными в своей пародийности балабановскими «Жмурками». Особенно хорошо у режиссера удается сделать это в сцене «трудностей перевода». «А как будет по-чешски повидло? Так и будет». Звучит на слух совсем, как падла или быдло. Хотя о мертвых лучше уж никак, чем плохо.